у людей[200]. В самом деле, будь все иначе, никогда не появлялись бы ни вытеснения, ни неврозы. У взрослых эти контрастные пары чувств, как правило, не осознаются, за исключением высот любовной страсти, а в остальное время обыкновенно вытесняют друг друга, пока тот или другой не подавят соперника полностью. У детей же такие пары могут мирно сосуществовать довольно долго.

Наибольшее значение для психосексуального развития Ганса имело рождение сестры – ему тогда было три с половиной года. Это событие обострило его отношения с родителями и поставило перед ним неразрешимые задачи, а позднее, когда он наблюдал, как за младенцем ухаживают, в нем проснулись воспоминания о собственных переживаниях, приносивших наслаждение. Такое влияние тоже вполне типично: в чрезвычайно обширном своде жизненных историй, равно нормальных и патологических, мы сталкиваемся с необходимостью принять за отправную точку эту вспышку сексуального наслаждения и сексуального любопытства, связанных, как вот тут, с рождением следующего ребенка. Поведение Ганса по отношению к младенцу сходно с описанным мною в «Толковании сновидений» (см. главу V). В лихорадочном бреду несколько дней спустя он раскрывает себя и сознается в том, сколь мало его обрадовало увеличение численности семьи. Привязанность к сестре может прийти позднее, а первоначальное отношение – это враждебность[201]. С этих пор страх перед появлением еще одного ребенка прочно поселяется в его сознательных мыслях. В неврозе эта подавленная враждебность замещается особым страхом перед ванной. В ходе анализа он откровенно высказывает, что желает смерти сестре, и не довольствуется намеками, которые отцу приходилось бы дополнять. Его совесть не считает это желание таким же скверным, как желание смерти отцу, однако ясно, что бессознательно он к обоим относится одинаково, поскольку они оба отнимают у него маму и мешают ему оставаться с нею наедине.

Кроме того, это событие и пробужденные им чувства дают новое направление его желаниям. В победной заключительной фантазии он как бы подводит итог всем своим эротическим побуждениям, как тем, что унаследованы от аутоэротической стадии, так и связанным с любовью к объекту. В этой фантазии он женится на своей прекрасной матери и заводит с нею несчетное число детей, за которыми он по-своему может приглядывать.

II

Однажды Ганс на улице во время прогулки испытал сильнейший приступ беспокойства. Он еще не может сказать, чего конкретно боится, но уже в самом начале выдает отцу мотив заболевания и выгоды, которые намерен извлечь из болезни. Он хочет остаться с матерью и ласкаться к ней; некоторую роль, как полагает отец, здесь играет и воспоминание о том, как его удалили от матери, когда появилась на свет новорожденная сестра. Вскоре выясняется, что его беспокойство уже невозможно перевести обратно в желание, поскольку Ганс испытывает страх даже тогда, когда мать идет с ним рядом. Между тем мы получаем указание на то, в какую сторону направлено его либидо, ныне превратившееся в беспокойство. Он прямо признается в специфическом страхе – что его покусает белая лошадь.

Расстройства такого рода обычно называют «фобиями», и мы могли бы усмотреть в случае Ганса агорафобию, когда бы не тот факт, что неспособность перемещаться под открытым небом, свойственная этой фобии, обычно исчезает, если больного сопровождает кто-то, специально выбранный для этой цели (в крайнем случае врач). Фобия Ганса не соответствует этому условию, она быстро утрачивает связь с открытым пространством и все отчетливее сосредотачивается на лошадях; в первые дни болезни, когда беспокойство достигало пика, он высказывает опасение, что «лошадь войдет в комнату» (эта фраза существенно облегчила для меня понимание состояния мальчика).

Положение фобий в классификации неврозов до сих пор остается неопределенным. По-видимому, можно с уверенностью говорить о том, что их следует рассматривать только как синдромы, составляющие часть тех или иных неврозов, и что не нужно считать их отдельными патологическими процессами. Для фобий наподобие той, какой страдал Ганс – это вообще-то наиболее распространенная разновидность, – мне кажется подходящим обозначение «истерия страха»; я предложил этот термин д-ру У. Штекелю[202], когда тот взялся за описание невротических состояний[203], и надеюсь, что это обозначение войдет в широкое употребление. Обоснованием тут служит полное соответствие между психическим механизмом этих фобий и механизмами истерии, за исключением одного пункта, очень важного для различения этих явлений: речь идет от том, что в «истерии страха» либидо, освобожденное из патогенного материала вытеснением, не конвертируется, то есть не переходит из области психики в телесную иннервацию, но остается свободным – в виде беспокойства. Во всех клинических случаях, известных нам, эта «истерия страха» может в каких угодно пропорциях сочетаться с «конверсионной истерией», однако существуют и чистые случаи последней, без всякого беспокойства, наряду с чистыми случаями «истерии страха», которая выражается в беспокойстве и «фобиях» без малейшей примеси конверсии. История Ганса принадлежит к числу последних.

«Истерия страха» является наиболее распространенным психоневротическим заболеванием. Подобные заболевания возникают ранее всех прочих; это, можно сказать, детские неврозы. Когда мать говорит о своем ребенке, что у него «шалят нервы», то можно в девяти случаях из десяти смело предполагать, что он страдает какой-то формой беспокойства (или даже многими одновременно). К сожалению, более тонкий механизм этих столь значимых расстройств пока недостаточно изучен. Еще не установлено, выступают ли единственным условием возникновения «истерии страха», в отличие от конверсионной истерии и других неврозов, конституциональные – телесные – факторы или же случайные впечатления – или же комбинации того и другого[204]. Мне представляется, что данное невротическое заболевание среди остальных менее всего зависит от особенностей телесной конституции и вследствие этого легче всего может быть приобретено на любом сроке жизни.

Довольно легко выделить один существенный признак «истерии страха»: она всегда развивается преимущественно в фобию, пациент в итоге может избавиться от всякого беспокойства, но лишь ценой того, что полностью подчинит себя всевозможным ограничениям и условностям. С самого начала при «истерии страха» разум трудится над тем, чтобы психически связать заново освободившийся страх. Но эта работа не способна ни превратить беспокойство обратно в либидо, ни связать его с теми комплексами, из которых либидо происходит. Не остается ничего другого, как предупреждать всякую возможность для развития страха, возводя психические преграды – меры предосторожности, запреты и ограничения; именно эти психические конструкции зримы для нас в форме фобий и кажутся нам сущностью болезни.

Нужно сказать, что лечение «истерии страха» было до сих пор сугубо негативным. Опыт показывает, что невозможно, а при некоторых обстоятельствах даже опасно стремиться к излечению болезни насильственным образом, скажем, лишать пациента средств обороны, а затем помещать в такое положение, в котором нет возможности избежать освобождения